В бытность мою офицером попадалось мне, по большей части две породы сержантов. Первые — крепкие сильные парни. Волевые. Видно, что старше остальных солдат. Видно, что, если надо, могут заставить, что б их слушались.

Таких я всегда подмечал еще среди призывников. Помогал им продвинуться по службе, рекомендовал в сержантские школы. Обычно такие ребята становились надежными младшими командирами. Опорой для офицеров и авторитетом для солдат.

Вторая же порода пожиже. Этим дай только покомандовать, самоутвердиться за счет солдат. Странно, но когда мне попадались сержанты второго вида, были они всегда мелкие и щуплые. За то горластые. Нередко пытались офицерам сапоги подлизывать, а иногда напротив, дерзить. Понятное дело, таких я не любил и считал бесполезными.

Хотя даже у них было два полезных качества. Первое — как правило, бегали они быстро. Три км за три минуты, блин. Ну а второе — если осколок попадет, такого сержанта проще было по полю боя, раненного тащить. Даже в полной выкладке. А че? Он щуплый, легкий. Много места не занимает.

Уж не понаслышке знаю. Сам однажды одного такого сержанта-мотострелка таскал. Помню, попало в него два осколка: один в бедро, другой на вылет оба полужопия пробил. Бедолага потом три месяца присесть нормально не мог.

В общем и целом, на этих двух качествах плюсы второй породы и кончались. В остальном оставались одни минусы. Вот я и старался от таких избавляться. Сразу в тыл.

После обшивки расслабиться нам не дали. Не успели мы с Васей вернуться в расположение, как услышали коронное «Застава, стройся!» От Умурзакова.

Прапор медленно пошел вдоль строя, осматривая пришитые призывниками погоны и петлицы, оценивая общий внешний вид. Человек тринадцать получили от него приказ перешить знаки различия по прибытии в учебный пункт.

— Да кого ж нам прислали, а? — Орал он недовольно, — из года в год, что не призыв, так все хуже и хуже! Не призывники, а стадо овец какое-то! Да и те, видать, если им иголки с нитками дать, к шкуре лучше погоны пришьют!

А меня Умурзаков досматривал долго. Я бы сказал, с пристрастием. Целую минуту.

— Что-то не так, товарищ прапорщик? — Сказал я, заглядывая в темные узбекские глазки Умурзакова.

Он не ответил сразу. Только сказал потом вполголоса:

— Молодец, боец. Неужели, из стада баранов нам хоть одного человека в этом году прислали?

Дальше нам приказали взять с собой вещмешки с личными вещами и рыльно-мыльным и всех вывели на плац, где уже ждали газики.

— Ну че, орлы? Поздравляю! — Ходил перед строем Умурзаков. — Щас все поедите в учебку! Ну ниче, вас там без пригляда не оставят! Командиры вас со всей полагающейся заботой примут!

Учебный пункт отряда находился в паре десятков километров от поселка Московский, вблизи какого-то маленького кишлака. Ехали мы, привычным делом, в кузове газона. Когда грузились, я видел, как в кабину садились два сержанта. Одним из них оказался Бодрых.

— Хоть бы покормили, — проговорил недовольно Мамаев, глядя вдаль, на горы. — Я с поезда ни крошки в рот не брал.

— Это да. Не мешало бы, — проворчал Вася Уткин.

Дима Ткачен молчал, радуясь, видать, что шум ветра в ушах заглушает урчание его живота.

Мне тоже хотелось есть, однако показывать этого я не спешил. Да и говорить на тему завтрака тоже. Чего народ лишний раз обнадеживать? Я прекрасно представлял, что церемониться с нами никто не собирается.

Учебный центр, что называется, представлял собой огражденную бетонным забором территорию с казармами. Были тут еще двухэтажное здание склада, тренировочный городок для физподготовки, а также имитирующий КСП пограничный городок для отработки навыков следопыта. Вдобавок на нем имелся скромный парк с учебной бронетехникой и автомобилями. Естественно, плац. В общем, учебный пункт, каких мне довелось немало повидать в моей прошлой жизни.

На плацу нас встретил старшина учпункта и два сержанта.

Когда газики заехали на территорию, Бодрых и второй сержант выпрыгнули из кабины нашей машины.

— Застава! На выход! Ну! Давайте, бараны! — Орал Бодрых, стуча кулаком по бортику нашего кузова, — всем выйти! Бегом!

Второй сержант тем временем выгонял остальных из задней, следующей за нами машины.

— Застава, стройся! — Крикнул старшина — невысокий и пухловатый прапорщик с очень добрым лицом.

Черты у него были очень мягкие и даже округлые. Встреть такого в гражданской одежде, никогда не подумаешь, что солдат. Военного в нем выдавал только взгляд внимательный и холодный да строевая выправка.

Когда мы построились, Мамаев, стоящий от меня через Васька, буркнул:

— Мож нас щас покормят?

— Ага. Мечтай, — зло заметил Димка Ткачен.

Старшина тем временем стал лицом к строю. По правую и левую сторону от него ждали сержанты. Их было четверо. Бодрых стоял вальяжно, сунул большие пальцы за ремень.

— Приветствую на учебном пункте Московского погранотряда, товарищи призывники.

— Здравия желаем, товарищ прапорщик! — отозвались мы.

Прапорщик вещал на удивление спокойным и даже каким-то мягким голосом. Он не кричал, как часто бывает, а именно говорил. Говорил спокойно и размеренно. Да и вообще создавал впечатление довольно вдумчивого человека.

А еще лицо его показалось мне смутно знакомым. Я попытался выдрать из памяти какие-то воспоминания о нем, но так и не смог.

— В общем так, товарищи призывники, — сказал старшина, внимательно осматривая заставу своим холодным взглядом. — Скажу вам прямо. Сейчас вы — материал для пограничных войск, в общем-то, бесполезный. Даже, я б сказал, обременительный. И станете ли полезным, это еще очень большой вопрос. Но ответственно вас заверяю: мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вы выросли в настоящих пограничников.

«М-да… — Подумалось мне в этот момент, — постоянно одна и та же песня. Как это было у Паречинкова в девятой роте? Вы все — говно!»

Хотя, что греха таить? Мне и самому доводилось то же самое говорить вновь прибывшим, когда был я сержантом. Только формулировки у меня были пожестче.

Командир нашей заставы почему-то не явился. Потому работал с нами добрый старшина по фамилии Маточкин.

Прямо там, на плацу, нас разделили по отделениям, по десять человек. Должностей, которые приписали в отряде, нам ожидаемо не сообщили. А еще не покормили, что особенно сильно расстроило Мамаева.

К слову, в мое отделение попали все товарищи, с которыми я успел познакомиться по пути в отряд. Оказались в нем и Вася Уткин, Дима Ткаченко, и даже Федя Мамаев.

На первый взгляд могло показаться, что отделения сформировали наобум. Едва ли не по принципу «эти сюда, эти туда», однако, я прекрасно понимал, что было это не так. А еще был почти уверен, что попал в стрелки. В любом случае скоро я все равно об этом узнаю.

Вместо завтрака, уже через десять минут после прибытия всем приказали строиться на марш-бросок. Пусть, из выкладки у каждого был лишь его личный вещмешок, для первого раза приказанные шесть километров станут для новобранцев серьезным испытанием.

Я к физическим нагрузкам был относительно подготовлен. Тем не менее знал, что моему снова молодому телу понадобиться время, чтобы привыкнуть к темпу армейских тренировок.

Мне нужно было окрепнуть еще больше, чтобы быть во всеоружии, когда я пойду в тот самый роковой наряд, в котором погиб мой брат. Ситуация эта обострялась тем, что я знал лишь примерную дату смерти Сашки, ту дату, когда его признали погибшим. Однако, какой выход на границу станет для меня смертельно опасным, сказать я не мог.

К слову, командиром нашего отделения оказался как раз Бодрых. Я видел, как Бодрых, получив нас под команду, зло поглядывал на меня. В глазах его светился настоящий триумф, плясали ехидные огоньки.

Перед марш-броском он подошел ко мне и сказал прямо:

— Ну все, солдат, вешайся. Ты у меня этот месяца так попляшешь, что мало не покажется. Ну… это если, конечно, мы с тобой не договоримся.